Дело происходило весною 1921 года. На подворье к сестрам прибыл один из Нижегородских викариев, недавно хиротонисанный епископ Варнава, выходец из Зосимовской Пустыни. При нем проживали на подворье и два его келейника. Монахиня Анфия рассказывает: «Пожили они, пожили, да и стали собираться в скорости ехать к себе обратно... Только вдруг, однажды, залетает ко мне в келию владыка Варнава и лица на нем нет: весь белый, губы трясутся и говорит, стуча зубами: «Мать - беда! У меня келейник обмер. Что теперь делать -ума не приложу...» Как он мне сказал это, я сама испугалась до смерти. Господи, думаю себе, да что ж это такое за наказание? И говорю ему: «Что делать? Доктора надо безпременно звать, владыка».
Пошли мы с ним в комнату. Заходим и смотрим: лежит этот келейник на кровати, весь бледный - ни кровинки и дыху никакого нету. Закостенел весь, так и лежит - как доска... Поглядела я на эту картину, да и думаю себе: Господи, что же это теперь у нас будет? Тем временем владыка говорит: «Ну вот что, мать: нечего нам тут время терять, да раздумывать, а надо нести его к Святейшему, на исцеление!» А я и говорю: «Да Господь с вами! Как же это его нести-то, владыка? Да и нести-то некому; старухи все...» А владыка Варнава говорит: «Ты поменьше рассуждай, а доставай-ка где-нибудь носилки. Положим на них, да и понесем. Тут недалече, донесем, авось...» Вот я и полетела через улицу - к слепым в общежитие, достала там складные носилочки, говорю владыке: «Принесла». А он говорит: «Ну, давайте его класть». Положили мы его, накрыли белой простыней, позвали наших четырех сестер - и пошли. Впереди Владыка в клобуке и в рясе, потом - сестры с носилками (я им подсобляла), потом еще несколько сестер наших... Меня-то там, на Мещанской - все знают. Мы несем, а ко мне все народ подходит да спрашивает: «Какая же это сестра у вас преставилась?» - тогда все тифом помирали... Пошли на подворье на Троицкое к Святейшему. Умаялись - страсть: из последних сил все повыбивались. Принесли - постучались. Покойник Яков, потом убитый (Полозов, келейник Патриарха), увидел владыку-то в стеклянную дверь - отпирает. И повел нас наверх. Насилу мы вперлись в дверь-то, с носилками, да на второй этаж... Поставили на пол носилки. Стали ждать.
Вот Святейший выходит. Владыка Варнава со стула вскакивает, к Святейшему: так, мол, дескать, Ваше Святейшество, и так... Святейший подходит тогда к носилкам. Благословил этого-то, на носилках, широким крестом... потом посмотрел на простыню так и вдруг как воскликнет сердитым голосом: «Именем Господа нашего Иисуса Христа тебе говорю: встань!!» Куда тут простыня полетела! Куда - носилки! Обмерший этот как вскочит, чисто ошпаренный - да в дверь, бежать... А Святейший-то ему еще вслед: «Иди, да впредь - не согрешай!» А его и след простыл. А уж что тут с нами было - и рассказать нет моей возможности... А Святейший повернулся к двери, да и пошел к себе... А я только успела шепнуть нашим монахиням: «Бегите, сестры, бегите, милые!» - они врассыпную...»
Разъясняя вышеизложенное, мать Анфия утверждает, что, хотя для нее лично во всем этом случае и много загадочного и необъяснимого, но несомненно, - по ее убеждению, - и то, что «камедь эта» была состряпана с целью «подорвать Святейшего» начинавшими тогда поднимать голову церковными оппозиционерами или, может быть, даже и безбожниками. Но вышло не по-ихнему! Одновременно, со всей категоричностью она утверждает, что «обмерший» келейник действительно был «как доска» - совершенно окаменевший. Она его трогала собственными руками и говорит, что ни руки, ни ноги у него не гнулись, когда они перекладывали его с постели на носилки.
Как бы там ни было, но Преосвященного владыку Варнаву мать Анфия, как старшая сестра, слезно просила покинуть их подворье. И Владыка со своим штатом тут же уехал. «…Только мы их и видели. А уж что тут к чему - сами понимайте, как вас Господь вразумит!»
Москва, 1925 г.
|
;
