Веровать в бессмертие и не веровать – это вовсе не значит по-разному решать только вопрос о бессмертии. Это значит по-разному относиться к людям и к жизни, по-разному чувствовать, по-разному оценивать доброе и злое, по-разному страдать и радоваться. Словом, это значит быть двумя совершенно разными людьми, людьми двух совершенно разных пород.
Вера в бессмертие и неверие в него отражается на каждом человеке, на каждом шаге его, на каждом поступке, от самых серьезных моментов нашей жизни до повседневных мелочей. Между верующим и неверующим человеком лежит целая пропасть, они никогда не поймут друг друга. Если один человек верит, что земная жизнь есть краткий миг, которым приготовляется человек для вечного своего бытия, а другой убежден, что прожив 10-20-30 лет, человек умрет, истлеет и это все, то не ясно ли, что каждое переживание, каждое слово, все оценки и понятия у этих людей будут разные.
Мы читаем у преподобного Серафима следующие слова: “Наша жизнь – одна минута в сравнении с вечностью, и потому ничего не стоят, по Апостолу, нынешние временные страдания в сравнении с тою славою, которая откроется в нас”. Какая великая истина для человека веры! Какая нелепость для неверующего человека!
Если земная, мимолетная жизнь с ее временною скорбью есть лишь узкий путь в Царство Славы, то разве не истина, что временные страдания “ничего не стоят” в сравнении с тою славою, которая откроется в нас.
Но какая дикая нелепость – слова эти для того, кто уверен, что жизнь дана человеку на несколько лет. Для него нынешние скорби – это все, ибо они отнимают от него земные наслаждения. Время стремительно несет человека к могиле, и каждый миг, отравленный скорбью, не вознаградим ничем.
“Чадолюбивый отец, когда видит, что сын его живет беспорядочно, наказывает его, а когда увидит, что он малодушен и наказание сносит с трудом, тогда утешает. Так поступает с нами и благий Господь и Отец наш, употребляя все для нашей пользы, – как утешение, так и наказание по Своему человеколюбию”.
Как близки, как понятны эти слова для верующей души! Как чувствует каждый человек на своей собственной жизни эту заботу чадолюбивого Отца в нашем спасении! Сколько раз каждого из нас наказывал и утешал Господь...
Какая нелепость, какое безумие все это для неверующего человека! Какой Отец? Какое наказание? Какое утешение? Есть удача и неудача, есть ловко устроенное благополучие, и есть то, что называется “не повезло”.
“Когда мы отвращаемся от человека или оскорбляем его, тогда на серд-це нашем как бы камень ложится”.
Кто из нас не пережил этого страшного камня нелюбви к человеку? Как светло, и легко, и радостно на душе, когда нет ни к кому вражды. Как часто страдает больше тот, кто потерял любовь к человеку, чем тот, кого перестали любить. Неверующий подумает: “Какой вздор, какая глупость! Страдать от того, что нанес кому-то оскорбление! Вот когда тебя оскорбляют – тогда действительно неприятно. Но поспеши отомстить за это оскорбление вдвое – и великолепно сделается на душе!”
“Брату и грешащу покрой его, – как советует святой Исаак Сирин, – простри ризу твою над согрешающим и покрой его”.
Это требование всепокрывающей любви. Это желание не осудить человека. Сострадание к нему за его немощи. Боязнь соблазна для других.
И опять неверующий скажет: “Какая пустая сентиментальность! Гораздо интереснее посмеяться над позором брата своего. Толкнуть, если он падает. Сошвырнуть с дороги, если мешает”.
“Отчаяние, – по учению святого Иоанна Лествичника, – рождается или от сознания множества грехов (это отчаяние совести и неясной печали, когда душа, множеством язв покрытая, от невыносимой их боли погружается в глубину отчаяния), или от гордости и надмения, когда тот почитает себя незаслуживающим того греха, в который впал”. Разве все сказанное здесь – не бред сумасшедшего для неверующего человека?
О каком грехе, о каком отчаянии от сознания этого греха говорится здесь? Грех? Что это за странное, отжившее слово? Если жизнь дана на несколько десятков лет, если нет Бога и бессмертия, если нет ничего, кроме вещества и физических законов, – тогда все позволено, все можно и все хорошо, что увеличивает мое земное благо. И если я еще говорю иногда “добро” и “зло”, то делаю это по старой памяти, употребляя слова, которые уже не имеют для меня никакого смысла. Никакого раскаяния быть не может, никакого стыда за содеянный грех, если и самого греха не существует. Существует лишь “хочу” и “не хочу”, “приятно” и “неприятно”, “удалось” и “не удалось”. И что значат слова “надмение”, “гордость”, когда человек – царь природы, и чем сильнее он, чем подымается выше над другими, тем он лучше, тем он счастливее, ибо это доказывает, что у него крепче воля и больше удачи.
“Если во время искушений несколько отходят от нас Ангелы Божии, то недалеко. Скоро приступают нам они и служат нам Божественными помышлениями, умилением, услаждением, терпением”.
О, воображаю, что думает безбожник, слушая эти слова. Он думает: “Обманщик поп!” Каким диким и странным должно казаться ему сказанное!
В двадцатом веке не сумасшедший и, как будто, образованный человек стоит на амвоне, говорит об Ангелах и Боге – и слушают его, совершенно свободно, не безумные взрослые люди...
А для нас, верующих, разве не ясно, какое безумие не видеть Господа и Ангелов Его. И разве для нас с вами и в двадцатом веке так же, как и в первом – безбожный мир не кажется безумным и погибающим миром, и разве вот этот, незнаемый нами, безбожник, стоящий среди нас, не кажется нам несчастным и жалким?
И разве не хочется нам плакать над каждым, кто потерял способность видеть и Ангелов, и Бога!
Протоиерей Валентин Свенцицкий
|
;
