Главное идет от семьи. Семья по-православному, по-христиански есть малая Церковь. Вся наша жизнь — это множество малых Церквей, которые живут большой Церковью. Все мы имеем здесь, на земле, отца и мать, а их первообраз — это Отец Небесный и Матерь Божия, Заступница усердная рода христианского. Поэтому верующие и называют друг друга братьями и сестрами. Так что основа всей жизни заключается именно в семье.
Все в мире связано. Церковь, конечно, врата адовы не одолеют, но общее влияние мира, общий уход от веры влияет на семью. Первые христиане жили все вместе — единым сердцем, единой душой. Долго, конечно, это не могло продолжаться, потому что такое возможно только в небольших размерах. Это же малое стадо. И как в жизни не встречается на каждом шагу золота, бриллиантов, алмазов драгоценных, так и духовные ценности на каждом шагу не лежат, их не бывают горы. Видимо, в том-то и ценность православных семей и вообще людей, живущих православной, христианской жизнью. Сказано же: «Вы есте соль земли». Соли ведь сколько граммов кладут, чтобы что-то посолить? Немного. Поэтому такие крепкие семьи — как драгоценность, как соль,— не часто встречаются. Но они должны быть, они всегда есть, потому что на них ориентируются. Вот, к примеру, не все же святые. А святые являются светильниками, на которых смотрят, с которых берут пример. Апостол Павел сказал: «Подражателе мне бывайте, якоже и аз Христу». А Христос сказал: «Я и Отец — одно... будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». И вот это преемство живое, учительство от старшего поколения к следующим поколениям, младшим, оно в настоящей семье всегда присутствует.
Почему враг все время старается расколоть семью? Вот у нас все пытались построить новое общество, лозунги разные выдвигали. А это совершенно безполезная работа, ничего не дающая, если в ее основу не положить твердую семью. Лет тридцать назад директор тридцать первой школы в Москве, в которой мои дети учились, Суворов, беседовал со мной около двух часов, даже больше. Если кто-то заходил к нему, он говорил: «Нет, нет, мы заняты». Хотя я священник, а он человек партийный, кандидат биологических наук, с большим педагогическим стажем, разговаривали мы с ним с удовольствием, потому что говорили на одном языке, у нас не было никаких разногласий. А ведь это были семидесятые годы.
Да, и он сказал тогда очень важную вещь: «Дайте мне воспитанную мать, и я покажу вам воспитанных детей…» А еще он произнес страшные слова: «У нас семьи нет и не будет. Мы идем к краху. Через мои руки прошли те, кто теперь уже стали бабушками. И, глядя на них, я вижу, куда мы идем». Вот пророчество, можно сказать, светского человека. Оно, к несчастью, сбывается и действительно сбудется при одном условии: если люди не обратятся к Богу. Спасет только обращение к Богу, только восстановление семьи. Собственно, Церковь это и делает: занимается восстановлением, укреплением семьи, потому что все, что в первую очередь получает ребенок, он получает именно от родителей, в семье.
Нам, трем братьям, Петру, отцу Николаю и мне, грешному, Господь явил такую милость. Мы родились в семье, где была, по словам Льва Ивановича Суворова, воспитанная мать. Священник Владимир Воробьев, умерший в тюрьме, духовник моего отца, когда мой отец его спросил, как ему строить семью, какую жену выбирать, сказал: «Бери такую, чтобы была или христианка, как кремень, или чтобы из ее души семья христианская перла, вот так!» — и показал. Вот эти два качества — христианка, как кремень, и христианская семья были у моей матери, Любови Владимировны Кречетовой, в девичестве Коробовой. И эта сила христианская — основа в любом деле.
Папа мой был когда-то преуспевающим экономистом. Окончил Московское коммерческое училище, но веяния тогдашние его, молодого, тоже захватили (молодежи это особенно свойственно, к несчастью), и он перестал ходить в храм. Его мама, урожденная Мария Арсеньевна Морозова, была из семьи старообрядцев. Арсений Иванович и Захар Захарович Морозовы — это предки моего отца по материнской линии, и Ногинские так называемые мануфактуры (бывшие Богородские) принадлежали моему прадеду, Арсению Ивановичу. Поэтому старообрядческие устои в семье были твердые.
И вот Мария Арсеньевна сказала моему отцу: «Я тебе в ноги поклонюсь, сынок, сходи, причастись Великим постом». А он ей: «Что ты, мама, я и так схожу». Пришел в церковь, стоит. А с вечера была исповедь, как раз отец Владимир Воробьев исповедовал, священномученик. Он жил на Арбате тогда, у Николы в Плотниках. Отец, пока ждал исповеди, все смотрел на девушек. Понятно, ведь молодой человек был, красавец, высокого роста, чемпион Москвы по академической гребле. Пел, у него голос был, на гитаре играл — все было при нем.
И вот подходит его очередь. Батюшка сидел, потому что он был уже старенький, и отцу пришлось встать на колени. Батюшка спрашивает: «Ну, что, молодой человек, пришли?» Он говорит: «Мама попросила». А батюшка говорит: «Что ж, это хорошо, что Вы маму послушали» — и, ничего не спрашивая, покрыл его епитрахилью. «Что со мной случилось,— отец вспоминал,— я не знаю. Я зарыдал, так только из крана может литься вода — слезы у меня текли ручьем». Батюшка спросил его имя и сказал: «Ну, завтра придете причащаться».
Удивительна, конечно, сила молитвы материнской. За послушание, за молитвы матери, за молитвы священника он получил благодать, которая его переплавила в одно мгновение. Он шел назад, уже не смотрел ни направо, ни налево, ни на каких девушек. Потом начал ходить в церковь.
Тогда были проблемы исповедничества, а сейчас обратная сторона — которая явилась одной из причин революции. Это когда заставляли в церковь ходить — и вроде бы все в порядке, все ходят, а ребенок подспудно ждет, когда же он наконец вырастет и перестанет ходить.
Вот у нас иногда пытаются всех детей загнать в воскресные школы, и они ходят туда стадом. А ведь тут очень тонко действовать нужно, потому что внешний мир все равно остается. Причем сейчас страшнее в том смысле, что, с одной стороны, в церковь загоняют, а с другой стороны, существуют компьютеризация, телевизация, телеканализация — это вообще страшные вещи. Такого потока информации у нас не было.
Кстати, одна из причин того, что Господь помог нам своих детей воспитать — у нас в семье не было, да и сейчас нет, телевизора и даже радио. У нас этот программированный и целенаправленный поток информации на детей не обрушивался. Для этого я привлекал людей авторитетных, чтобы они поговорили с моими детьми. Они удивлялись: «Ну, батюшка, это же Ваши дети…» — «Нет, я прошу вас». Потому что дети своих родителей так не слушают. Это евангельское: никогда пророк не бывает в чести в отечестве своем. Для своих домашних быть пророком труднее всего.
Дело в том, что я сам сталкивался с этим моментом: однажды пришел в одну семью, а там гремит современная музыка. Я стал на эту тему говорить, а ребенок слушал, и родители были поражены: они долбят, долбят, и ни с места, а тут вдруг слушает. Ну, во-первых, потому, что с ним говорил священник, во-вторых, я говорил не по-семейному, а немножечко по-другому. И когда я ушел, они на него набросились: «Надо же! Мы тебе столько раз говорили!» А он им: «Да потерпите, я переболею». Сейчас этому ребенку уже за тридцать, наверное, но такой был факт. Я наблюдал это не раз и в других семьях.
Я своих детей особенно не наказывал. Одного как-то раз отшлепал, потом всю жизнь жалел. Пришел домой, а бабушка говорит: вот они сделали то-то и то-то. Я и наказал, мне самому было больно. И потом я больше никогда так не делал, потому что понял, что, когда ребенок что-то не то делает, его можно шлепнуть, чтобы остановить. Когда они дерутся, например, нужно их как-то в это время встряхнуть, привести в чувство. Это может быть шлепок, но без злобы, без раздражения — это не наказание. А выяснять причину драки или учить нужно уже в другое время, когда дети могут это воспринимать.
Я проверил: когда они ложатся спать, в это время у них такое философское настроение, они могут рассуждать о чем-то. Тут очень интересная реакция, для взрослых очень поучительная: вот они крутятся, вертятся, потом им говорят: «Ну-ка, детки, на молитву». И тут же один в туалет побежал, другой упал: «Я не могу больше!» До этого на голове ходили — а тут сразу «не могу». Так и у взрослого человека: становится на молитву, и сразу: «Что-то спина болит». Взрослые — это те же дети, только с хитринкой, с лукавством.
Конечно, очень важно, чтобы дети всегда хотели молиться. Но не все тут так просто. Иногда им не хочется молиться, в храме стоять. Ни в коем случае нельзя насилием заниматься, потому что это вызывает отвращение, они могут даже возненавидеть всё. Нужно терпения набраться, немножечко уступить. Как говорят, с детьми всегда нужно работать внатяг. То есть нельзя ни сильно тянуть, ни отпускать. Чтобы все время чувствовалась прямая связь, упругая такая, но не отпускающая. Потому что отпустишь — покатится, натянешь — наоборот, оборвется все. Но это уже чутье нужно, к каждому подход индивидуальный.
Вообще, в отношении воспитания у верующего человека все просто получается. Когда я уже стал священником, я понял, что только вера дает широту взгляда на жизнь, а безверие суживает. Наука вообще загоняет в шоры: вот этого нет, есть только это. Причем доводы типа «наука уже доказала, что этого не может быть» — абсурд, потому что наука может только сказать: «Вот это знаю, а дальше не знаю». О таких вещах я с детьми говорил, объяснял.
Второй мой сын как-то подходит к маме и говорит: «Мама, курочка делает яичко, но она ведь тоже из яичка. А откуда взялось яичко, когда курочки не было?» Ребенок это сформулировал в четыре года. Мама, конечно, ответила очень просто, ясно: «Господь сотворил курочку, а курочка несет яички». И все встало на свои места. А теперь детям голову морочат, что сначала была икра, потом икра стала большая, получилось яйцо, рыбьи яйца. В общем, мудрят!
Протоиерей Валериан Кречетов,
настоятель Покровского храма села Акулово.
|
;
