№9(69)-2009

Перед смертью нам всем надо будет причаститься. В прежние эпохи это называлось «исполнить долг». Последнее причастие считалось совершенно необходимым всегда, даже во времена, когда многие христиане бывали в Церкви трижды за жизнь: на крещении, на венчании и на собственном отпевании. Постоянно пытаясь вернуть людей к благочестию, Церковь всё же не строила иллюзий насчёт «всеобщего исправления». Но её заботы всегда направлялись на то, чтобы не отпустить человека из этого мира не примирившимся с Богом.

Крещение неотъемлемо, навсегда образует связь человека со Христом. Смыть Крещение с себя невозможно. А значит, человек, пусть проживший жизнь нерадиво, пусть закопавший талант в землю, не выросший в меру призвания, всё же до конца Богу не чужд. Не все нити порваны. И он может быть спасён, хотя бы так, как выхваченный из огня. На это направлены и для этого существуют предсмертные исповедь и причастие. Мы ведь помним разбойника, малыми словами умолившего Господа. Помним и о том, что спасение совершается не от дел, но по милости. И в этой предсмертной Чаше могут уже под занавес жизни омыться все неправды и беззакония человека, ставшего в одночасье маленьким и боязливым, чувствующим, что его ожидает Суд.

У этого последнего, «благоразумно-разбойнического» способа спастись есть немало врагов. Например, обычаи мира. Мир до жути безбожен, это проявляется даже среди христиан. Стоит священнику в рясе прийти к кому-то домой — и уже могут звонить соседи с вопросом: кто у вас умер? Реальность будущей жизни и иллюзорность нынешней поменялись местами в головах людей. Мы так цепляемся за эту скучную землю. «Почему вы не причастили отца (мать, бабушку) перед смертью?» — спрашивают то и дело священники. «Мы боялись, что он (она) будет думать, что пора умирать. Мы хотели, чтобы он ещё пожил. Мы думали, что ещё есть время».

Мы хотели, мы думали… И в результате — или зовут к холодному трупу на панихиду, или зовут, когда человек не говорит, не ест, не пьёт, а только хрипло дышит, готовый с каждым хрипом распрощаться с телом. В соответствии со словами Христа «приимите, ядите» нужно добровольно принимать и есть. А значит, нужно заранее думать об этом торжественном часе, от которого как ни от одного другого зависит вечность. Ведь последнее слово здесь — это первое слово там.

Конечно, многое зависит от того, как прожита жизнь, от того, в каком состоянии сердце. Сердце — самая прочная крепость: если в нём нет веры и нет огонька покаяния, то все труды напрасны. «Я верю в Христа как в историческую Личность, но причастие принимать не буду», — говорила одна гордая старушка. С тем и ушла, хотя родственники её были набожны и молились усердно о её покаянии.

Напротив, другой человек — офицер, полковник, проживший всю жизнь по видимости без Бога, перед смертью позвал священника. Позвал, написав записку, поскольку болел раком горла и уже не говорил. В записке попросил крещения. Священник его и крестил, и причастил (маленькой крошечкой Святых Даров). Новокрещённый заплакал и, ко всеобщему удивлению, заговорил. Он тихо сказал «спасибо» и тихо отошёл на следующий день, омытый и очищенный, готовый к Встрече.

Таких историй неисчислимое множество, и любой священник может рассказывать их десятками. Особенно ценны те из них, в которых люди смотрят на смерть в упор и без трусливой дрожи. Ведь нам часто приходится видеть, как взрослые причащают плачущих и капризных детей. Взрослые уговаривают их, говорят, что батюшка «вкусное даст», и надо же — перед смертью людей всё так же надо уговаривать причаститься. Дескать, не бойся, ты выздоровеешь, всё будет хорошо, и т.д. Но есть люди, смотрящие на жизнь, как орёл на солнце, — не мигая. «Я очень давно больна и должна была бы умереть гораздо раньше», — говорила одна женщина своим сюсюкающим о её выздоровлении детям. Она причащалась так, как солдат берёт в руки оружие перед атакой, и было видно, что она к Переходу готова. Без дерзости, без самоуверенности, но со спокойной надеждой и твёрдой решимостью. После таких причащений священнику надо уединяться на несколько часов, чтобы обдумать и прочувствовать полученный опыт. Этому не научат в семинарии, это стоит многих лет сидения над книгами.

Иногда приходится брать ответственность на себя и причащать тех, кто не исповедовался ни разу, а теперь хочет, но уже не может. «Дайте какой-то знак, что вы хотите принять Тело Христово», — просит тогда пастырь умирающего. Последний может слабо кивнуть или моргнуть глазами, может с трудом открыть спёкшийся рот, из угла глаза может выкатиться слеза. И тогда священник обязан горячо за него молиться. Недолго, потому что времени нет, но очень горячо, потому что речь идёт о бесценной душе человека. И потом — причащать. И эти случаи многочисленны. О них вам расскажут многие. Стоит только догадываться, как опечален в эти секунды диавол и как ликует ангельское воинство. Стоит помолиться, чтобы священники всегда успевали и чтобы Бог их хранил от бесовской злобы, потому что дело их великое.

Из области пастырской практики вернёмся в тёплый и родной мир хорошей литературы. Романы

Ф. М. Достоевского полны смертями. Это часто убийства и самоубийства, реже — смерть по болезни или от старости. И почти нет «христианской кончины, безболезненной, непостыдной, мирной». Только два героя Достоевского причастились перед смертью — Мармеладов («Преступление и наказание») и Верховенский-старший («Бесы»).
«— Священника! — проговорил он (Мармеладов. — А.Т.) хриплым голосом.
Катерина Ивановна отошла к окну, прислонилась лбом к оконной раме и с отчаянием воскликнула:
— О треклятая жизнь!
— Священника! — проговорил опять умирающий после минутного молчания. <...> Исповедь длилась очень недолго. Умирающий вряд ли хорошо понимал что-нибудь; произносить же мог только отрывистые, неясные звуки…».

Мармеладов плохо распорядился своей жизнью, но после него осталась Соня, та самая, которой на каторге в пояс кланялись арестанты. «Матушка, Софья Семёновна, мать ты наша, нежная, болезная!» — говорили они ей. Она и будет молиться за отца, и молитва её не будет бесплодна.

Степан Трофимович Верховенский и жил и умирал иначе. Он экзальтирован, восторжен и… бесполезен. Но и он вкусил от Источника бессмертия, а вкусив, высоким слогом произнёс следующее: «Моё бессмертие уже потому необходимо, что Бог не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшейся к Нему любви в моём сердце. <...> Если есть Бог, то и я бессмертен!»

Оба — мы верим — успели. Тесные врата, ведущие в Царство, захлопнулись не перед носом, а за спиною. Эти врата ожидают и нас, и наших близких. О свободном прохождении сквозь них стоит думать заранее. Одни ворота открываются после заветного словечка, вроде «Сим-Сим, откройся». Другие — например, ворота осаждённых городов, — открываются благодаря ослу, навьюченному золотом. Те Врата откроются только покаянием и нелицемерной верой. Христос тогда будет искать Себя в нас. Не наших добрых дел и не чудес, нами сотворённых, а Себя Самого. «Тело Твоё и Кровь сокрыты во мне. Ради этого помилуй меня», — молился святой Ефрем. Если даже всю жизнь кто-то крещёный странно прожил без этого Живого Хлеба, то перед смертью у него есть возможность исправить упущенное.

Всем надо думать об этом заранее.

Протоиерей Андрей Ткачев

В одной местности жил старец, обладавший даром пророчества. Его спрашивали о том, будет ли война, и он точно называл день её начала; его спрашивали о погоде, и он предсказывал, будет лето засушливым или дождливым… И лишь на один настойчивый вопрос земляков он не отвечал: когда наступит конец света. Однажды люди увидели мудреца в задумчивости. «О чём твоя печаль?» – спросили его. «О том, что завтра не взойдёт солнце», – ответил он и удалился в своё жилище. Народ испугался: кто-то бросился спасаться бегством, кто-то решил убить себя. Большая часть жителей собралась вместе, чтобы встретить конец света. Но солнце взошло как обычно. Толпа с криками негодования бросилась к дому мудреца. Но к ним никто не вышел. Пророк умер этой ночью.