|
Из книги Бориса Ширяева «Неугасимая лампада». Эта книга, возможно, лучшие художественные мемуары о Соловецком лагере особого назначения и его обитателях в 20-х годах прошлого века. Обратимся же к памятованию тех дней, когда земля Русская стала Голгофой...
– А нашу-то заутреню соловецкую помните?
– Ещё бы я не вспомнил её, эту единственную разрешённую на Соловках заутреню в ветхой кладбищенской церкви.
Владыка Илларион добился от Эйхманса разрешения на службу для всех заключённых, а не только для церковников. Уговорил начальника лагеря дать на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши из музея, но об облачениях забыл. Идти и просить второй раз было уже невозможно.
Но мы не пали духом. В музей был срочно вызван знаменитый взломщик, наш друг Володя Бедрут. Неистощимый в своих словесных фельетонах Глубоковский отвлекал ими директора музея Ваську Иванова в дальней комнате, а в это время Бедрут оперировал с отмычками, добывая из сундуков и витрин древние драгоценные облачения, среди них – епитрахиль митрополита Филарета Колычева. Утром всё было тем же порядком возвращено на место.
Эта заутреня неповторима. Невиданными цветами Святой ночи горели древние светильники, и в их сиянии блистали стяги с ликом Спасителя и Пречистой Его Матери.
Благовеста не было: последний колокол, уцелевший от разорения монастыря в 1921 г., был снят в 1923 году. Но задолго до полуночи вдоль сложенной из непомерных валунов кремлёвской стены, мимо суровых заснеженных башен потянулись к ветхой кладбищенской церкви нескончаемые вереницы серых теней. Попасть в самую церковь удалось немногим. Она не смогла вместить даже духовенство. Ведь его томилось тогда в заключении свыше 500 человек. Всё кладбище было покрыто людьми, и часть молящихся стояла уже между соснами, почти вплотную к подступившему бору.
Тишина. Истомлённые души жаждут блаженного покоя молитвы. Уши напряжённо ловят доносящиеся из открытых врат церкви звуки священных песнопений, а по тёмному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы сполохов – северного сияния. Вот сомкнулись они в сплошную завесу, засветились огнистой лазурью и всплыли к зениту, ниспадая оттуда, как дивные ризы.
Грозным велением облечённого неземной силой иерарха, могучего, повелевающего стихиями теурга-иерофанта, прогремело заклятие-возглас владыки Иллариона:
– Да воскреснет Бог и да расточатся врази Его!
С ветвей ближних сосен упали хлопья снега, а на вершине звонницы вспыхнул ярким сиянием водружённый там нами в этот день символ Страдания и Воскресения – Святой Животворящий Крест.
Из широко распахнутых врат ветхой церкви, сверкая многоцветными огнями, выступил небывалый крестный ход. Семнадцать епископов в облачениях, окружённых светильниками и факелами, более двухсот иереев и столько же монахов, а далее нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы неслись ко Христу Спасителю в эту дивную, незабываемую ночь.
Торжественно выплыли из дверей храма блистающие хоругви, сотворённые ещё мастерами Великого Новгорода, загорелись пышным многоцветием факелы-светильники – подарок веницейского дожа далёкому монастырю – хозяину Гиперборейских морей, зацвели освобождённые из плена священные ризы и пелены, вышитые тонкими пальцами московских великих княжён.
– Христос воскресе!
Немногие услыхали прозвучавшие в церкви слова Благой Вести, но все почувствовали их сердцами, и гулкой волной пронеслось по снежному безмолвию:
– Воистину воскресе!
– Воистину воскресе! – прозвучало под торжественным огнистым куполом увенчанного сполохом неба.
– Воистину воскресе! – отдалось в снежной тиши векового бора, перенеслось за нерушимые кремлёвские стены, к тем, кто не смог выйти из них в эту Святую ночь, к тем, кто, обессиленный страданием и болезнью, простёрт на больничной койке, кто томится в смрадном подземелье Аввакумовой щели – историческом соловецком карцере.
Крестным знамением осенили себя обречённые на смерть в глухой тьме изолятора. Распухшие, побелевшие губы цинготных, прошептали слова обетованной Вечной Жизни…
С победным ликующим пением о попранной, побеждённой смерти шли те, кому она грозила ежечасно, ежеминутно…
Пели все… Ликующий хор «сущих во гробех» славил и утверждал своё грядущее неизбежное, непреодолимое силами зла Воскресение…
И рушились стены тюрьмы, воздвигнутой обагрёнными кровью руками. Кровь, пролитая во имя любви, дарует жизнь вечную и радостную. Пусть тело томится в плену – дух свободен и вечен. Нет в мире силы, властной к угашению его! Ничтожны и бессильны вы, держащие нас в оковах! Духа не закуёте, и воскреснет он в Вечной Жизни добра и света!
– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ… – пели все, и старый, еле передвигающий ноги генерал, и гигант-белорус, и те, кто забыл слова молитвы, и те, кто, быть может, когда-то поносил их… Великой силой вечной, неугасимой Истины звучали они в эту ночь…– ...И сущим во гробех живот даровав!
Радость надежды вливалась в их истомлённые сердца. Не вечны, а временны страдания и плен. Бесконечна жизнь Светлого Духа Христова. Умрём мы, но возродимся! Восстанет из пепла и великий монастырь – оплот земли Русской. Воскреснет Русь, распятая за грехи мира, униженная и поруганная. Страданием очистится она, безмерная и в своём падении, очистится и воссияет светом Божьей правды. И недаром, не по воле случая, стеклись сюда гонимые, обездоленные, вычеркнутые из жизни со всех концов великой страны.
Не сюда ли, в святой ковчег русской души, веками нёс русский народ свою скорбь и надежду? Не руками ли приходивших по обету в далёкий северный монастырь «отработать свой грех», в прославление святых Зосимы и Савватия, воздвигнуты эти вековечные стены, не сюда ли в поисках мира и покоя устремлялись, познав тщету мира, мятежные новогородские ушкуйники…
– Приидите ко Мне все труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы…
Они пришли и слились в едином устремлении в эту Святую ночь, слились в братском поцелуе. Рухнули стены, разделявшие в прошлом петербургского сановника и калужского мужика, князя Рюриковича и Ивана Безродного: в перетлевшем пепле человеческой суетности, лжи и слепоты вспыхнули искры Вечного и Пресветлого.
– Христос воскресе!
Эта заутреня была единственной, отслуженной на Соловецкой каторге. Позже говорили, что её разрешение было вызвано желанием ОГПУ блеснуть перед Западом «гуманностью и веротерпимостью».
Её я не забуду никогда.
|
