«Чудесные истории» – книга московской писательницы Олеси Николаевой. В основе их лежат подлинные события. По признанию самой Николаевой, ощущение необычайности, чудесности жизни возникает всякий раз, когда приоткрывается смысл происходящего, за которым угадывается действие Промысла Божьего. В этом номере мы публикуем один из чудесных рассказов из этой замечательной православной книги.
А вот какая история произошла с кандидатом биологии, ныне иеромонахом Иаковом, грузином.
Родился он в Тбилиси, а учился в Москве, в Университете. Там и диссертацию защищал. В детстве его, конечно, как и всякого грузина, крестили, и Пасху он праздновал радостно и широко, но в храм не ходил, а к Богу относился хоть и уважительно, но отстраненно. Он же по профессии естественник, биолог. А в этой среде культ науки, разума, эксперимента.
Ну и как-то сказал он своему другу, тоже естественнику, когда у них зашла речь о Боге:
– Мы же с тобой одного замеса – чему доверяем? Опыту. Вот если кто-то поставит такой эксперимент, из которого бы следовал вывод о существовании Творца и Промыслителя, я не то что уверую – я в монахи уйду.
Стал этот друг его стыдить – мол, все доказательства бытия Божьего соразмерны лишь мелкому и ограниченному человеческому разуму, поэтому – что ж Бога так унижать какими-то доказательствами? А наш грузин ему:
– Все равно, я верую в естественные законы природы, и пока чуда сверхъестественного не увижу, не поверю. И точка.
Года два прошло – не меньше. Летит наш герой на международную конференцию в Тбилиси. Дело было зимой, темнеет рано, а тут вдруг в самолете вырубился свет. И все в кромешной тьме– слышно только, как самолет хрипит-надрывается. А рядом с нашим героем шутник какой-то сидит, анекдоты травит.
Один анекдот был такой: «Плывет корабль, полный всякого люда – и члены правительства, и богачи, и артисты, и футболисты, и инженеры, – каждой твари по паре. И вдруг налетает буря, и корабль идет ко дну. И вот все они предстают пред Всевышним и дружно к нему вопиют: «Как же так, вон как нас было много – и утонули все без разбора!» А Он им отвечает: «Как это – без разбора? Знаешь, сколько времени Я именно вас на этом корабле собирал?»»
И тут вдруг что-то крякнуло, раздался страшный хруст, словно самолет начал разламываться на куски, все завопили, и это последнее, что запомнил наш естественник-маловер: у него все внутри словно оборвалось...
Очнулся он в самолетном кресле в глубоком снегу. Вокруг горы. Кавказ в вышине. Первый вопрос был: а где же сам самолет? Какой-то страшный сон. Все тело болит. Он попробовал встать – никак. Потом с трудом понял, что это ремень его держит. Он его отстегнул и хотел было встать, и вдруг увидел вот что: оказалось, что сидит он в этом кресле на уступе скалы – площадка всего три на три, и идти ему, собственно, некуда.
Во внутреннем кармане пиджака он обнаружил свой доклад, который начал было просматривать в самолете, пока там не погас свет. Достал зажигалку и стал поджигать листы в надежде на то, что вдруг этот огонь заметит какой-нибудь шальной вертолет и его спасет... Но бумага сгорала мгновенно, руки так окоченели, что не чувствовали ожогов. Хорошо еще, что в самолете было холодно, и он вовремя достал из портфеля плед, который ему дала с собой в дорогу его грузинская бабушка, и завернулся в него. Так теперь в нем и сидел. А она на этот случай и дала: «Генацвале, в полете на высоте – вечная мерзлота, а ты в плед закутаешься, подремлешь – как хорошо!»
Так жег он, жег свой доклад по листочку и даже не задумывался – что дальше-то делать? И тут только его осенило, что самолет-то его – упал! Упал... С двадцатитысячной высоты! Упал и разбился вдребезги – ни следа от него. Все погибли. А он – жив. Сидит вот в кресле на горном утесе, закутанный в бабушкин плед, и зажигалкой делает: щелк-щелк.
А следующая мысль: но так ведь не бывает. Так просто не может быть, по естественным законам. А если не может быть, то скорее всего, он тоже разбился, вместе со всеми, а это уже после смерти он так сидит, одинокий, в этом странном невероятном месте, в этих пустынных снегах, куда не ступала еще со дня сотворения мира нога человеческая?! Уж не в аду ли он? Да, даже так подумал.
И тут он понял: и в этом случае, и в том – то есть абсолютно в любом – все это противно природе, вопреки всей биологической науке. И если он разбился насмерть и при этом уже опять живой, и если самолет погиб, а он выжил, – это значит только то, что Бог есть... А если он выжил, то это Бог его спас. А если Бог его спас, то не просто так, а для чего-то. А если для чего-то, то его непременно сейчас найдут, пока он еще окончательно не замерз. А если его найдут, то он сразу же уйдет в монахи и будет служить исключительно Богу, как обещал.
И тут он закричал со своего уступа: «Господи, спаси меня еще раз! Я знаю, что Ты есть! Спаси меня, чтобы я мог тебе послужить!»
Так он сидел и кричал, и наконец поджег последний лист, потом вытащил из-под себя плед, хотел поджечь и его, пытался даже, но тут же понял, что гореть он не будет, а будет лишь медленно тлеть. И вдруг из-за скалы показался вертолет, и он принялся этим пледом махать что было сил. Он махал и кричал: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!», пока его не заметили. Вот так.
А потом он приехал в далекий монастырь и стал иеромонахом Иаковом. Каждый день он возносит сугубую молитву за тех, кто погиб тогда в самолете, – особенно же за шутника, рассказавшего свой последний анекдот. При некотором его цинизме именно в той трагической ситуации, в спокойные времена он вполне может быть прочитан как притча.
|
